Факты, события, люди

Красота - несчастие.
Есть несчастие, о ко­то­ромъ ни­к­то не жа­ле­етъ, - опа­с­ность, ко­то­рой ни­к­то не бо­ится, - яз­ва, ко­то­рой ни­к­то не из­бе­га­етъ: это не­с­ча­с­тие, эта опа­с­ность, эта яз­ва есть кра­со­та! Бьюсь об за­к­ладъ, что уди­в­ле­ние ва­ше до­ш­ло до вы­со­чай­шей сте­пе­ни при по­с­ле­д­немъ сло­ве – кра­со­та! Но за­меть­те, что я на­зы­ваю не­с­ча­с­ти­емъ – быть пре­к­ра­с­нымъ и быть кра­са­ви­цей при ре­ши­те­ль­номъ от­су­т­с­т­вии лю­бе­з­но­с­ти и ума. В нашъ векъ, ко­г­да до­с­то­ин­с­т­ва ус­ло­в­ны, кра­со­та (хо­тя бы бы­ла ched’oeuvre со­ве­р­ше­н­с­т­ва) безъ ума не ува­жа­ет­ся: это ро­с­кошь, ко­то­рая толь­ко бро­са­ет­ся въ гла­за пе­р­во­на­ча­ль­но; это вы­го­да, ча­с­то ос­та­в­ля­ющая насъ в на­к­ла­де. Кра­са­ви­цы безъ ума и лю­бе­з­но­с­ти вы­ш­ли изъ мо­ды вме­с­те съ ис­то­ри­че­с­ки­ми ро­ма­на­ми и съ ста­ри­н­нымъ ру­с­с­кимъ обы­ча­емъ де­р­жать же­н­щинъ въ-за­пе­р­ти. Въ нашъ векъ од­ни толь­ко по­э­ты влю­б­ля­ю­т­ся въ не­оли­це­т­во­ре­н­ные еще иде­а­лы, же­н­щи­ны не бре­дятъ уже лю­бо­вью хо­ро­ше­нь­кихъ па­жей, му­ж­чи­ны не ез­дятъ за три­де­вять зе­мель въ три­де­ся­тое го­су­да­р­с­т­во оты­с­ки­вать при­н­цессъ, въ ко­то­рыхъ за­оч­но влю­б­ля­лись пре­д­ки ихъ по­уши. Те­перь лю­бе­з­ность и умъ взя­ли верхъ над кра­со­той.
Кра­со­та безъ ума и лю­бе­з­но­с­ти есть вы­го­да, ча­с­то ос­та­в­ля­ющая насъ в на­к­ла­де, - ска­за­ла я; при­ме­ра ис­кать не­да­ле­ко. Вы, го­с­по­да му­ж­чи­ны, по­ра­же­ны кра­со­той же­н­с­ка­го ли­чи­ка, вы оча­ро­ва­ны, по­лу­в­лю­б­ле­ны; ты­ся­ча со­б­ла­з­ни­те­ль­ныхъ мы­с­лей то­л­пя­т­ся уже въ ва­шемъ во­об­ра­же­нии, и вы ище­те слу­чая об­ра­тить на се­бя вни­ма­ние кра­са­ви­цы. Же­ла­ние ва­ше ис­по­л­не­но, вы пре­д­с­та­в­ле­ны ей, вы ста­но­ви­тесь съ ней в контръ – дансъ и на­чи­на­ете ра­з­го­воръ… Но, Бо­же мой! Не­с­но­с­ные да-съ! И нетъ-съ! – еди­н­с­т­ве­н­ные от­ве­ты, ко­то­рые вы по­лу­ча­е­те отъ кра­са­ви­цы въ на­г­ра­ду за со­т­ни пы­ш­ныхъ и чу­в­с­т­ви­те­ль­ныхъ фразъ, столь пы­л­кихъ, столь пла­ме­н­ныхъ, что, ка­же­т­ся, отъ нихъ до­л­ж­ны бы ра­с­та­ять ве­ч­ные сне­га угрю­ма­го се­ве­ра, а ме­ж­ду-темъ кра­са­ви­ца ва­ша хо­ло­д­на какъ ледъ. Она или не по­ни­ма­етъ или не хо­четъ по­ни­мать васъ… На­ко­нецъ по­ло­жимъ, что ка­ким-ни­будь об­ра­зомъ вы ус­пе­ли вы­з­вать ее на от­ве­ты, бо­лее удов­ле­т­во­ри­те­ль­ные этихъ не­с­но­с­ныхъ да-съ! и нетъ-съ!.. Кра­са­ви­ца ва­ша ста­ла сло­во­охо­т­ли­ва, ра­з­го­во­ри­лась – и ра­з­го­во­ри­лась очень не кстати: вы уже со­ве­р­ше­н­но ра­зо­ча­ро­ва­ны, вы жде­те око­н­ча­ния та­н­ца, и уда­ля­ясь отъ нея, съ го­ре­с­тью го­во­ри­те: «Какъ жаль! Она ре­ши­те­ль­но глу­па! Кра­со­та ея есть толь­ко яр­кая вы­ве­с­ка жа­л­кой ог­ра­ни­че­н­но­с­ти ума.»
Хо­тя это бы­ва­етъ не все­г­да, не ча­с­то, но все-таки бы­ва­ет, и я ос­та­юсь при сво­емъ мне­нии, что кра­со­та, безъ ума и лю­бе­з­но­с­ти, есть дей­с­т­ви­те­ль­ное не­с­ча­с­тие, по­то­му что о немъ ни­к­то не жа­ле­етъ, - са­мая яв­ная опа­с­ность, по­то­му что ея ни­к­то не бо­ится, и са­мая опа­с­ная яз­ва, по­то­му что из­бе­г­нуть ея нетъ сре­д­с­т­ва…

Красота – драгоценный даръ.
Кра­со­та, съ умомъ и лю­бе­з­но­с­тью, есть са­мый дра­го­це­н­ный даръ, ка­кимъ Не­бо на­де­ля­ет же­н­щи­ну.
Кра­со­та со­ве­р­ше­н­но ус­ло­в­на; свой­с­т­во ея из­ме­ня­ется въ от­но­ше­нии местъ и вре­ме­ни. Ра­з­ныя пле­ме­на и на­ро­ды име­ютъ раз­лич­ныя по­ня­тия о кра­со­те: у вся­ка­го свой вкус. Ис­ти­н­ная кра­со­та не­ра­з­лу­ч­на съ при­я­т­но­с­тью и со­г­ла­си­ем всехъ ча­с­тей и формъ; ис­ти­н­ная кра­со­та пре­д­по­ла­га­ет въ пре­ле­с­т­ной же­н­щи­не до­б­рыя свой­с­т­ва и пре­во­с­хо­д­ныя да­ро­ва­ния. Лю­бе­з­ность до­л­ж­на быть та­к­же не­п­ре­ме­н­ной обя­за­н­но­с­тью на­с­ла­ж­да­ю­щих­ся при­ро­д­ны­ми да­ро­ва­ни­я­ми. По­э­ты за типъ кра­со­ты при­ни­ма­ют Ве­не­ру Ме­ди­цей­с­кую, но Ве­не­ра есть кра­са­ви­ца фа­н­та­с­ти­че­с­кая; мы, какъ лю­ди бо­лее по­ло­жи­те­ль­ные, при­вы­к­ли оп­ре­де­лять кра­со­ту то­ль­ко га­р­мо­ни­ей формъ и про­по­р­ций, пле­ня­ющей зре­ние. Нетъ кра­со­ты безъ све­же­с­ти, све­же­с­ти безъ здо­ро­вья, здо­ро­вья безъ жи­з­ни, со­г­ла­с­ной съ за­ко­на­ми при­ро­ды.
Не­бо­ль­шие се­к­ре­ты ту­а­ле­та и по­мощь убо­р­на­го сто­ли­ка для кра­си­вой же­н­щи­ны не­об­хо­ди­мы; но вли­я­ние этихъ се­к­ре­товъ и по­мощь убо­р­на­го сто­ли­ка от­нюдь не до­л­ж­ны пе­ре­хо­дить гра­ни­цы, пре­д­пи­сы­ва­е­мыя при­ро­дой. Они до­л­ж­ны то­ль­ко по­мо­гать при­ро­де, вы­ка­зать все да­ры ея въ по­л­номъ бле­с­ке, а не ис­ка­жать ее при­хо­тя­ми мни­мо-уто­н­че­н­на­го вку­са, не пре­пя­т­с­т­во­вать ей ра­з­ви­ва­ть­ся. Та же­н­щи­на упо­т­ре­б­ля­етъ во зло по­со­бие убо­р­на­го сто­ли­ка, ко­то­рая пра­ви­ль­ныя че­р­ты, све­же­сть ли­ца, строй­но ра­з­ви­в­шу­ю­ся та­лию, пре­к­ра­с­ныя про­по­р­ции, ка­кия дастъ при­ро­да, ста­ра­ет­ся за­ме­нить те­ат­ра­ль­но-гру­с­т­нымъ или го­р­дымъ вы­ра­же­ни­емъ ли­ца, мо­д­ной бле­д­но­с­тию, по­хо­жею на уто­м­ле­ние, пло­с­кой гру­дью и та­лиею пче­лы.
Со­ве­ты, пре­д­ла­га­е­мые мной въ этой кни­ж­ке, ос­но­ва­ны на со­б­с­т­ве­н­ном опы­те. При­с­ту­пая къ по­д­ро­б­но­му из­ло­же­нию в ча­с­т­но­с­ти всехъ ус­ло­вий, со­с­та­в­ля­ю­щихъ ис­ти­н­ную кра­со­ту, при­ба­вимъ, что об­ра­зо­ва­н­ность, по­ря­докъ и вкусъ въ оде­ж­де – суть та­к­же не­ра­з­лу­ч­ныя ея спу­т­ни­ки, и что ос­но­ва­ние кра­со­ты – здо­ро­вье и мо­ло­дость. Спо­со­бы сбе­ре­гать пе­р­вое и по­д­де­р­жи­вать по­с­ле­д­нее – есть цель моей кни­ги. По­с­та­ра­юсь по во­з­мо­ж­но­с­ти до­с­ти­г­нуть этой цели… но ахъ, кра­са­ви­цы! Не мо­гу умо­л­чать горь­кой ис­ти­ны, что мо­ло­дость не ве­ч­на, ста­ло быть не ве­ч­на и кра­со­та; на­с­та­нетъ осень жи­з­ни, - и се­к­ре­ты ту­а­ле­т­ные и по­мощь убо­р­на­го сто­ли­ка без­по­ле­з­ны. Же­н­щи­на, пе­ре­с­ту­пи­в­шая за ру­бежъ со­ро­ка­ле­т­ней жи­з­ни, уже не на­хо­дитъ удо­во­ль­с­т­вия про­во­дить не­с­ко­ль­ко ча­сов предъ своимъ ту­а­ле­томъ; она взды­ха­етъ, гля­дясь в зе­р­ка­ло, и съ го­ре­с­тию го­во­ри­тъ са­ма се­бе: «ве­с­на мо­ей жи­з­ни! Где ты?» Съ са­мой этой ми­ну­ты го­рь­ка­го ра­зо­ча­ро­ва­ния на­с­ту­па­етъ эпо­ха са­мая жа­л­кая, са­мая не­с­но­с­ная, эпо­ха вла­ды­че­с­т­ва вы­чу­р­ных че­п­цовъ, на­к­ла­д­ных бу­к­лей, вста­в­ныхъ зу­бовъ и не­с­но­с­на­го пре­фе­ра­н­са!...

"Секреты дамскаго туалета и Тайны женскаго сердца или испытанныя и верныя наставления молодым дамам и девицам, как сохранить красоту, поддерживать молодость, сберегать здоровье, одеваться со вкусом и нравится." Издание второе с переменой Викторины Лю.....ой.

В до­ре­во­лю­ци­о­н­ном ал­фа­ви­те бы­ло 35 букв, а не 33, как сей­час. В нём бы­ли бу­к­вы «и де­ся­те­ри­ч­ное» (i), «ять» (Ѣ), «фи­та» (Ѳ) и «ижи­ца» (Ѵ), ко­то­рые по­том бы­ли уп­ра­з­д­не­ны. Бу­к­ва «ижи­ца» упо­т­ре­б­ля­лась то­ль­ко в сло­ве «ми­ро», а вот бу­к­вы «и де­ся­те­ри­ч­ное» (i) и «иже» (и) ино­г­да пу­та­ли. На­ве­р­ное са­мая из­ве­с­т­ная пу­та­ни­ца про­и­зо­ш­ла в ро­ма­не То­л­с­то­го «Вой­на и мир». Сло­во «мир», на­пи­са­н­ное че­рез ижи­цу, как в со­в­ре­ме­н­ном ру­с­с­ком язы­ке, оз­на­ча­ло «по­кой, ти­ши­на», а «мiр», на­пи­са­н­ное че­рез «и де­ся­те­ри­ч­ное», оз­на­ча­ло «зе­м­ной шар со все­ми людь­ми на ней». В од­ном из пе­р­вых из­да­ний ро­ма­на на об­ло­ж­ке и ти­ту­ль­ном ли­с­те бы­ло дво­я­кое на­пи­са­ние, что вне­с­ло пу­та­ни­цу в то­л­ко­ва­ние на­з­ва­ния ро­ма­на.
С бу­к­вой «фи­та» (Ѳ) то­же свя­зана лю­бо­пы­т­ная ис­то­рия: Ни­ко­лай Ва­си­ль­е­вич Го­голь в «Ме­р­т­вых ду­шах» пи­сал, что эта ос­ко­р­би­те­ль­ная для му­ж­чи­ны бу­к­ва счи­та­е­т­ся не­ко­то­ры­ми лю­дь­ми не­п­ри­ли­ч­ною из-за сво­е­го на­пи­са­ния, в си­лу ко­то­ро­го её счи­та­ют «же­н­с­кой» бу­к­вой. И по­э­то­му для му­ж­чи­ны сло­во «фе­тюк», ко­то­рое от этой бу­к­вы про­и­зо­ш­ло, счи­та­лось осо­бен­но обид­ным. Са­мые боль­шие сло­ж­но­с­ти на пись­ме вы­зы­ва­ла бу­к­ва «ять». Сколь­ко ги­м­на­зи­с­тов бы­ло по­ро­то, сколь­ко про­пи­сей за­ма­ра­но, сколь­ко ко­ле­нок сте­р­то о го­рох, и всё из-за этой бу­к­вы! В 1914 го­ду про­фе­с­сор Ни­ко­лай Ку­ль­ман со­чи­нил сти­шок, за­ри­ф­мо­вав все ис­к­лю­че­ния, что­бы за­по­м­нить сло­ва, в ко­то­рых пи­ше­т­ся бу­к­ва "ять" (Ѣ):

Бѣлый, блѣдный, бѣдный бѣсъ
Убѣжалъ голодный въ лѣсъ.
Лѣшимъ по лѣсу онъ бѣгалъ,
Рѣдькой съ хрѣномъ пообѣдалъ
И за горькiй тотъ обѣдъ
Далъ обѣтъ надѣлать бѣдъ.
Вѣдай, братъ, что клѣть и клѣтка,
Рѣшето, рѣшетка, сѣтка,
Вѣжа и желѣзо съ ять, -
Такъ и надобно писать.
Наши вѣки и рѣсницы
Защищаютъ глазъ зѣницы,
Вѣки жмуритъ цѣлый вѣкъ
Ночью каждый человѣкъ...
Вѣтеръ вѣтки поломалъ,
Нѣмецъ вѣники связалъ,
Свѣсилъ вѣрно при промѣнѣ,
За двѣ гривны продалъ въ Вѣнѣ.
Днѣпръ и Днѣстръ, какъ всѣмъ извѣстно,
Двѣ рѣки въ сосѣдствѣ тѣсномъ,
Дѣлитъ области ихъ Бугъ,
Рѣжетъ съ сѣвера на югъ.
Кто тамъ гнѣвно свирѣпѣетъ?
Крѣпко сѣтовать такъ смѣетъ?
Надо мирно споръ рѣшить
И другъ друга убѣдить...
Птичьи гнѣзда грѣхъ зорить,
Грѣхъ напрасно хлѣбъ сорить,
Надъ калѣкой грѣхъ смѣяться,
Надъ увѣчнымъ издѣваться...

Цит. по: Проф. Н. К. Кульманъ, "Методика русскаго языка", Спб., изданiе Я. Башмакова и Кo, 1914 (3-е изд.), стр. 182.

Ко­гда-то Ро­с­сия яв­ля­лась про­и­з­во­ди­те­лем па­р­фю­ме­р­ной про­ду­к­ции, ко­то­рая ко­н­ку­ри­ро­ва­ла с ев­ро­пей­с­кой и бы­ла не про­с­то ра­в­ной сре­ди ра­в­ных, а лу­ч­шей сре­ди лу­ч­ших. Оте­че­с­т­ве­н­ные па­р­фю­ме­ры удо­с­та­и­ва­лись вы­со­чай­ших на­г­рад на пре­с­ти­ж­ных ми­ро­вых то­р­го­во-про­мы­ш­ле­н­ных вы­с­та­в­ках. Пра­в­да, речь идет о Ро­с­сии до­ре­во­лю­ци­о­н­ной.
Фран­цуз Эмиль Бо­д­ло от­к­рыл в Мо­с­к­ве свое па­р­фю­ме­р­ное де­ло в 1875 го­ду уже бу­ду­чи ку­п­цом вто­рой гиль­дии. По­на­ча­лу у Эми­ля Сте­па­но­ви­ча, как на­зы­ва­ли его в Ро­с­сии, бы­ло со­в­сем ма­ле­нь­кое про­из­во­д­с­т­во, на ко­то­ром ра­бо­та­ло все­го пять че­ло­век – все ино­с­т­ра­н­цы, да и сы­рье Бо­д­ло пре­д­по­чи­тал ис­по­ль­зо­вать то­же при­во­з­ное.
В 1892 го­ду на ба­зе это­го про­из­во­д­с­т­ва вме­с­те с ку­п­ца­ми-па­р­т­не­ра­ми он ос­но­вал бу­ду­щий зна­ме­ни­тый То­р­го­вый дом то­ва­ри­ще­с­т­ва «Э. Бод­ло и К» с па­р­фю­ме­р­ной фа­б­ри­кой «Ви­к­то­рия Ре­ги­на», про­из­во­ди­в­шей ду­хи, оде­ко­ло­ны, кре­мы, пу­д­ру, ту­а­ле­т­ное мы­ло, сре­д­с­т­ва по ухо­ду за зу­ба­ми и мно­гие дру­гие ко­с­ме­ти­че­с­кие фа­б­ри­ка­ты. С это­го мо­ме­н­та де­ла у ко­м­па­нии по­ш­ли в го­ру и в ско­ром вре­ме­ни Эмиль Сте­па­но­вич смог стать еди­но­ли­ч­ным вла­де­ль­цем то­р­го­во­го до­ма, но­ся­ще­го его имя. Фа­б­ри­ка Бо­д­ло про­из­во­ди­ла мно­же­с­т­во по­пу­ля­р­ных в то вре­мя ко­с­ме­ти­че­с­ких сре­д­с­тв, од­на­ко не­ко­то­рые то­ва­ры по­ль­зо­ва­лись осо­бым спро­сом. На­при­мер, крем «Бод­ло», ко­то­рый, как го­во­ри­лось в ре­к­ла­ме, был не­о­б­хо­дим в ка­ж­дой се­мье, по­с­ко­ль­ку «в осо­бе­н­но­с­ти дей­с­т­ви­те­лен при ле­г­ких ожо­гах, при­чем боль бы­с­т­ро уни­ч­то­жа­ет­ся, а та­к­же пре­во­с­хо­д­но дей­с­т­ву­ет про­тив ра­з­д­ра­же­ния ко­жи». Край­не по­пу­ля­р­ным бы­ло та­к­же изо­б­ре­те­ние фа­б­ри­ки – мы­ло «Олео-Ва­зе­лин-Ро­яль-Бо­д­ло-Ко­н­го», на эф­фе­к­т­ной эти­ке­т­ке ко­то­ро­го был изо­б­ра­жен во­с­то­ч­ный пра­ви­тель в ча­л­ме, усы­па­н­ной дра­го­це­н­ны­ми ка­ме­нь­я­ми. Это мы­ло име­ло стой­кий и при­я­т­ный за­пах и, как ут­ве­р­ж­да­лось, де­ла­ло ко­жу ли­ца и рук не­ж­ной и гла­д­кой. То­р­го­вый дом «Э. Бо­д­ло и К» сла­ви­л­ся та­к­же сво­и­ми оде­ко­ло­на­ми, ко­то­рых про­из­во­ди­лось мно­же­с­т­во: «Ца­р­с­кий ла­н­дыш», «Он­ди­на», «Ду­ши­с­тый го­ро­шек», «Ра­ри­ор», «Мю­са­р­дия», «Ви­о­лис», «Бу­ке д’Амур», «Ло­тус аль­ба», «Ми­мо­за д’Ор», «Ше­ри­ор» – вот лишь ма­лая часть их на­з­ва­ний. Но все-таки ве­р­ши­ной па­р­фю­ме­р­ной сла­вы Бо­д­ло стал оде­ко­лон «Ли­ла Фле­ри», со­з­да­ва­в­ший по­л­ную ил­лю­зию за­па­ха цве­ту­щей си­ре­ни.

На Во­с­то­ке цве­ты бы­ли сво­е­о­б­ра­з­ным язы­ком, с по­мо­щью ко­то­ро­го влю­б­ле­н­ные мо­г­ли объ­яс­нить­ся.
Этот язык из­ве­с­тен в Ев­ро­пе с XVIII в. под пе­р­си­д­с­ким на­з­ва­ни­ем "се­лам" - при­ве­т­с­т­вие. Ро­с­сию с язы­ком цве­тов по­з­на­ко­мил Д. П. Оз­но­би­шин, из­ве­с­т­ный то­г­да по­эт и пе­ре­во­д­чик, фоль­к­ло­рист. Он пе­ре­вел с пе­р­си­д­с­ко­го и из­дал в 1830 г. кни­гу "Се­лам, или Язык цве­тов", где ка­ж­до­му ра­с­те­нию (а их упо­ми­на­лось в кни­ге бо­лее 400) со­от­ве­т­с­т­во­ва­ла ка­кая-ли­бо фра­за. Так к се­ре­ди­не XIX ве­ка cта­ло мо­д­но пре­по­д­но­сить да­мам изы­с­ка­н­ные бу­ке­ты, яв­ля­в­шие со­бой та­й­ные по­с­ла­ния, «на­пи­са­н­ные» на язы­ке цве­тов. Ка­ж­до­му цве­т­ку при­пи­сы­ва­лось си­м­во­ли­че­с­кое зна­че­ние. Эта ми­лая вы­ду­м­ка по­з­во­ля­ла мо­ло­дым лю­дям ве­с­ти сво­е­об­ра­з­ную цве­то­ч­ную пе­ре­пи­с­ку, по­л­ную на­ме­ков и пы­л­ких при­з­на­ний, со­х­ра­няя свои чу­в­с­т­ва в се­к­ре­те от не­по­с­вя­ще­н­ных и не вы­хо­дя за ра­м­ки при­ли­чий. На­п­ри­мер, оча­ро­ва­те­ль­ные ци­к­ла­ме­ны, по­да­ре­н­ные да­ме ее ка­ва­ле­ром, мо­г­ли ра­з­бить ей се­р­д­це, по­с­ко­ль­ку оз­на­ча­ли ра­с­с­та­ва­ние, а ве­то­ч­ка бе­ло­го ве­ре­с­ка, на­о­бо­рот, су­ли­ла ис­по­л­не­ние по­та­е­н­ных же­ла­ний. В на­ши дни язык цве­тов по­ч­ти за­быт, и, да­ря пре­к­ра­с­ный бу­кет из тю­ль­па­нов или роз, мы уже не ус­ла­в­ли­ва­ем­ся о ме­с­те и вре­ме­ни тай­но­го сви­да­ния. Но до сих пор мы счи­та­ем бе­лую ро­зу си­м­во­лом не­ви­н­но­с­ти, а кра­с­ную - си­м­во­лом лю­б­ви.